Внимательный читатель, конечно, заметил, что рассказы  мои, в сущности, юмористические;  и теперь  самое  время предложить ему очерк о юморе, который просто обязан рано или поздно написать каждый член нашей гильдии.

В XVI веке «юмор» определяли как «смущение в крови» и, хотя делали это, скорей всего, из вредности, не так уж  ошибались. Правда, я бы сказал «смещение». Чтобы стать  юмористом, надо видеть мир не в фокусе, другими словами – страдать  небольшим косоглазием. Тем самым, вы относитесь несерьезно к очень важным установлениям, а люди хотят в  них верить и тоже смотрят на вас  искоса.

Статистика говорит  нам, что 87,03% косых  взглядов обращены на юмористов. Солидный человек все  время боится, как бы мы чего не выкинули, словно  нянька, чей питомец проявляет склонность к преступности. Возникает та напряженная неловкость, какая царила в замке, когда по нему бродили шуты. Полагалось их как-то использовать, но особой любви они не вызывали.

– И что он порет? - шептал жене король или, скажем, граф. – А ты еще его подначиваешь! Вот, утром, с этими воронами...
– Я просто спросила, сколько ворон  уместится – в  жилете бакалейщика. Так, для разговора. - А что  вышло?  Звякая,  как ксилофон, он покрякал – ненавижу эту манеру! – и ответил:
– С утра – добрая дюжина,  а если светит Сириус – поменьше, роса вредна при цинге. Ну, что это такое?
– Это юмор.
– Кто тебе сказал?
– Шекспир.
– Какой еще Шекспир?
– Ладно, Джордж, успокойся.
– В жизни не слышал ни про каких Шекспиров!
– Хорошо, хорошо. Неважно.
– В  общем, ты  ему скажи,  чтобы он  ко мне  не лез.  А если еще  раз треснет этим поганым пузырем, я за себя не отвечаю.

Юмористы чаше всего – люди мрачные. Причина в  том, что они ощущают себя изгоями или, скажем так, экземой на теле общества. Интеллектуалы презирают их, критики – кое-как терпят, ставя вне литературы. Люди серьезны, и на писателя, не принимающего их всерьез, смотрят с подозрением.
– Вам все шуточки, а Рим-то горит! – укоризненно замечают они.

Лучше бы жалеть юмористов, лелеять, они ведь очень ранимы. Огорчить вы их можете в одну секунду, спросив:
– Что  тут смешного? – а если все-таки засмеялись – сказав, что они в конце концов «просто юмористы

Слова эти бьют их наповал. Засунув  руки в карманы, выпятив губу, они поддают ногой камешки, сопоставляя свою участь с участью бродячей собаки.

Вот почему в наше серое время трудно найти смешной рассказ, не говоря о пьесах. Драматурги соревнуются в мрачности. Поскольку десять пьес из двенадцати с треском проваливаются, можно  предположить, что они не правы.

Если бы, поступившись весом и важностью, они стали помягче и повеселей, всем было  бы лучше. Нет, я не против кровосмешений и безумия, но всему – своя мера. Смех тоже не повредит.

В театре давно уже  смеются. Там слышишь только тихий, свистящий звук, который издают встающие дыбом волосы, да резкое кряканье, когда актеры произнесут одно из тех коротких слов, какие прежде употребляли в кабаках низшего пошиба. Вспомнить смешно, что, когда слово «черт» впервые прозвучало на Нью-йоркской сцене (если не ошибаюсь,  в пьесе Клайда  Фитча), поднялось, Бог знает что, вызвали полицию, а может – и войска.

Конечно, переход будет медленным и нелегким. Поначалу, услышав смех, зрители решат, что  кому-то стало плохо, и зашепчутся:
– Врача,  врача! – Но понемногу привыкнут, и  мы  снова ощутим в зале  не  похоронную атмосферу, а что-то более приятное.

Самый печальный юмор в наши дни, я думаю, русский. Чего вы хотите? Когда живешь в стране, где всю зиму надо тереть снегом посиневший нос, особенно не разрезвишься, даже при помощи водки.

Хрущева, по-видимому, считали заправским шутником (тот, кто так не считал, живя при этом в Москве, таил свои чувства), но ограничивался он эйзенхауэровской шуткой о гольфе и русскими поговорками. Если есть на свете что-то безрадостней русской поговорки, прошу мне об этом сказать.
 –У нас, – сообщал он своим соратникам, – говорят: курица переходит дорогу, а умный человек боится разбойников».  Тут лицо его трескалось поперек, глаза исчезали, как устрицы, когда их тушат, – и соратники догадывались, что если на секунду запоздают со смехом, следующая их работа будет в Сибири.

Может быть, придет время, когда Россия обратится к историям о муже и жене или о двух ирландцах на Бродвее, но я в этом не уверен. Перечитал и заметил, что, по забывчивости, так и не определил, что такое юмор. (Авторы и лекторы вечно спрашивают: – Почему мы смеемся?).

 Итак, определить я забыл. Лучше приведу слова из книги д-ра Эдмунда Берглера «Чувство юмора». Вот, пожалуйста:
– Смех – зашита против  зашиты. Обеими реакциями мы обязаны неосознанному эго. Жесткость суперэго снимается тем, что мы обращаем кару в удовольствие. Суперэго упрекает эго и за такую подмену, а эго создает новую защиту, образуя тем самым триаду, в которую входит смех.
– То есть как – непонятно? Ну, знаете! Молодец, Эдмунд. Так и  держи, и не дай тебе Бог засмеяться.